Егорка ("Обрыв")

Смотри также Литературные типы произведений Гончарова

— Дворовый из Малиновки, камердинер Райского. "Коренастый, мускулистый, длиннорукий, как орангутанг, но хорошо сложенный малый". У Е. "усы до плеч", "хохол на лбу", "вечно оскаленные зубы" и "нахальный взгляд". В день рождения Марфиньки "явился было неслыханным франтом, в подаренном ему Райским коротеньком пиджаке, клетчатых, зеленых, почти новых панталонах и в купленных им самим — оранжевом галстуке и голубом жилете". — "Что за чучело, на кого ты похож?" — строго крикнула на Егорку Татьяна Марковна и назвала его "шутом". Он всех "вострее" из дворни, отзывается о нем Бережкова. В ожидании приезда Райского, "на совете", собранном бабушкой, "он напоминал, больше всех", о привычках... Бориса Павловича, и за это "был пожалован" к нему "в камердинеры". Первый из дворни заметил, что Райский влюблен в Веру. — "Эк его разбирает! — заявил он, увидя Райского плачущим в кабинете: — врезамшись, д. б. в Веру Васильевну". — Е. был "героем дворни", "был ее живой пульс". "Он своего дела, которого собственно и не было, не делал", "но зато совался поминутно в чужие дела. Смотришь, дугу натягивает, и сила есть"; "то сено примется помогать складывать на сеновал: бросит охапки три и кинет вилы, начнет болтать и мешать другим". Но главное его призвание и страсть — дразнить дворовых девок, "трепать их, делать им всякие шутки". С утра Е. уже "скалил зубы" и "озорничал" Его так и прозвали "зубоскалом"; большую часть дня он "сидел все в девичьей и немилосердно издевался над горничными". На дворе повторялось то же: "он смеется над ними, свищет им вслед, схватит из-за угла или длинной рукой за плечо, или за шею так, что бедная девка не вспомнится, гребенка выскочит у ней и коса упадет на спину". — "Чорт, озорник! — кричит девка, и с ее криком послышится ворчание какой-нибудь старой бабы". "Но ему неймется: он подмигивает на проходящую девку глазами кучеру или Якову" "и опять засвищет, захихикает или начнет выделывать такую мимику, что девка бросится бежать, а он вслед оскалит зубы или свистнет". Он же "провертел щель в деревянной, оклеенной бумагой, перегородке, отделявшей кабинет Райского от коридора, и поглядывал за ним". — "Ну девки, покажу, я вам диковинку! — сказал Е., плюнув сквозь зубы в сторону: "пойдемте, Марья Петровна, к барину, к Борису Павловичу, в щелку посмотреть, и в тиатр не надо ходить: как он там девствует!" — "Что за чорт, не дозовешься ни одной! — сказал с досадой Е., опять плюя сквозь зубы: — а я там вертел-вертел буравом". Когда же посмотреть "тиатр" напрашивалась незваная Наталья, он ей "сказал нежно": "Вы распрекрасная девица, Наталья Фаддеевна — словно барышня! Я бы не только в щелку дал вам посмотреть, руку и сердце предложил бы — только... рожу бы вам другую". Когда же Наталья обиделась и ушла, Е. договорил ей вслед: "А то вы" "больно на тятеньку своего смахиваете с рыла-то, на Фаддея Ильича!" "И захихикал" Однако "озорство" Е. "во всей женской половине дворни" вызывало "только временные вспышки" "в девицах", "а потом они же лезли к нему, лишь только он назовет которую-нибудь Марьей Петровной или Пелагеей Сергеевной и дружелюбно заговорит с ней". "Они гурьбой толпились около него, когда он в воскресенье сидел с гитарой у ворот и ласково, но всегда с насмешкой, балагурил с ними. И только тогда бросались от него врозь, когда он запевал чересчур нецензурную песню или вдруг принимался за неудобную для их стыдливости мимику". "Но наедине и порознь, смотришь, то та, то другая стоит, дружески обнявшись с ним, где-нибудь в уголке, и вечерком, особенно по зимам, кому была охота, мог видеть, как бегали женские тени через двор и как затворялась и отворялась дверь маленького чуланчика, рядом с комнатами кучеров"; даже Марина, когда Е. скалил зубы над нею и Савелием, говорила с досадой: "Отстань ты, чорт этакой!" "но потом широко" улыбалась, "показывая зубы".